Андромеда, спасибо. Раз интересно,  постараюсь выложить еще (кажется было про Урал), но пока по техническим причинам не могу, как только появится возможность - так сразу.

Ну вот, наконец-то я притащила отцовский ноутбук и могу выполнить обещание - выложить маленький рассказ про Урал.

"Ура - мы едем на Урал! Урал - это громко сказано, потому что  нам, детям, о нем было известно лишь по сказам Бажова. Мы приставали к отцу: “А там золото или самоцветы можно найти?” - “А как же? Они там валяются прямо на дороге...” Мы догадывались, что он смеется, но все-таки чуточку верили.
Уральских гор мы практически не видели. Разве что из окна вагона, когда подъезжали к Нижнему Тагилу. Нас сопровождали скалистые обрывистые берега реки Чусовой, вдоль  которой была проложена железная дорога;  въезжали в каменистые выемки, после чего поезд, обычно, погружался в темноту, ибо мы проезжали туннель. Несколько минут сидели во мраке, но потом, пройдя сквозь толщу пород, поезд вновь вырывался к свету. “Ну, вот начинается...” - екало сердце. Увы, это был конец - больше гор мы не видели, никакой герцинской складчатости не было и в помине (это словечко я ввернул, используя свои более поздние геологические познания).   
Нижний Тагил, куда был командирован отец, располагался на равнинной территории... Вроде город как город. Внешне ничем не примечательный. Его гордостью был музей, где демострировался паровоз братьев Черепановых. Маленькое, допотопное сооружение -  однако первое, движущееся по рельсам благодаря паровой тяге. Само собой, в изобразительной галерее были собраны портреты-работы художников-классиков (ими обычно гордится всякий музей)  и нарисованные масляными красками персоны Демидовых - бывших хозяев края, владельцев рудников и заводов. Демидовы, Демидовы... В таком количестве их можно было увидеть только здесь. Вот, пожалуй, и все достопримеча-тельности города.

Воспоминания обычно  характеризуются тем, что в центре событий всегда находится мемуарист. Это как во сне. Игорь Северянин придумал даже такое словечко - “центрить”. Чтоб несколько отойти от этой традиции, расскажу случай, произошедший с отцом. Случай, действительно, кошмарный, хотя и благополучно закончившийся. Естественно, перескажу с его слов.
Однажды он переходил железнодорожную ветку и оказался в узком промежутке  между двумя движущимися составами. Надо сказать, что для очистки путей снег сгребали на междупутье - таким образом, со временем образовалась гряда из снега, которая к тому же обледенела. Страшно,  аж,  жуть   стоять на вершинке такой горки между грохочущими составами. И вдруг... он поскальзывается и понимает, что скаты-вается под колеса. А там верная гибель. Но, видно, и в этой критической ситуации отец не потерял самообладания (мозг в таких случаях работает особенно быстро и четко; кроме того, судьбе, как видно, было угодно пощадить его). Короче: он умудрился перекатиться через рельс, минуя вращающиеся смертоносные колеса. И вот лежит он под движущимся товарняком (страшно, конечно), а голову сверлит одно - пронесло... Тем более, что щиток, который подвешен перед паровозом для подгребания и сметания с пути всего, встречающееся на уровне рельс,  уже не грозит. Самообладания хватило, чтобы это сообразить. Оставалось, лежа на шпалах, вжаться в землю и под рев, скрежет и перестуки ждать, когда состав пройдет.
Но не тут-то было. На этом  испытания не кончились. Груз на товарняке был замотан проволокой, и, как на зло, длинный свободный конец  болтался  под вагоном. Он и зацепился за  одежду и поволок тело.  Но фортуна и на этот раз оказалась милостива. То ли ткань одежды порвалась, то ли еще что - только проволока отцепилась... И жизнь была спасена.
Стресс, испытанный при этом, невозможно представить. Нам и-вестна только канва происшедшего. Наверняка были еще подобные случаи, о которых нам неизвестно. Что мы вообще знаем о родителях? То, что они растили, обихоживали  нас, беспокоились о своих чадах, освобождая от множества забот. Это было как должное: родители думают за нас -  мы, как у Христа за пазухой. Право, хорошо, чувствовать себя пу-пом земли - есть кто-то взрослый, кто отвечает за тебя (не приходится беспокоиться о житье-бытье, о железнодорожных билетах, об устройстве в школу).  Мы, детеныши,  не задумываемся над тем, что они дали нам жизнь, красивы ли они, нет нам дела до их талантов, интеллекта и знаний , до их научных открытий или изысков в области культуры (за это обычно ценят, в лучшем случае) - воспринимаем папу с мамой как само собой разумеющееся.
А между тем, у родителей была еще и собственная жизнь,  увлечения, занятия, треволнения, потери, знакомые, свои отрады, свои беды и много другое, что  почти не касалось и не интересовало нас. Иногда мы узнавали отдельные случаи (вроде того, что рассказан выше), но, по сути, на все смотрели сквозь призму наших собственных маленьких горестей и радостей, а до остального нам не было дела.

Вскоре после нового года мы вернулись домой. Я не утерпел и побежал заглянуть в окошко деревянной школы, где занимался наш класс (видно, соскучился). Все было по-старому, только мы начали изучать французский язык. Чтобы наверстать упущенное, мне наняли репетитора - “француженку”, которая вела уроки. В таком качестве я оказался впервые, и мне было  стыдно, что со мной одним занимаются. Про себя я называл “француженку” лягушкой - она была пухленькая, с двойным подбородком, с глазами навыкате, имела широкие  губы, все это делало ее похожей на это земноводное. Затруднения возникли у меня с буквой “u”. Учительница говорит: “Скажи - "u”. А я, как взгляну на ее лягушачью физиономию: надо бы губы сложить трубочкой, а они у меня непроизвольно расплываются в улыбке, что делает невозможным произнесения “u”. Виноват я, что ли, что у нее такое лицо?
Впрочем, это было уже не на Урале. 
Завершу местом, с которого начал. В Нижнем Тагиле я побывал еще раз. По служебной надобности  в восьмидесятые годы послали меня в этот уральский город. Конечно, я не помнил, где мы жили. А центр практически не претерпел изменений. Музей был в наличии: с паровозиком Черепановых и портретами Демидовых... Новым для меня было только небо (как-то раньше я его не замечал). А тут, как наступает вечер, и оно расцвечивается разными красками - оранжевыми, зелеными... На закате я частенько любовался этой красотищей, не осознавая, что расцвечивание исходит дымов металлургических заводов. Гораздо поз-же появилось такое  понятие -“экология”. С этим делом в Нижнем Та-гиле очень худо: дышать нечем.  Так было и так есть. Раньше мы этого как-то не замечали..."

Первая разведка окружающего пространства. Я бегу по короткому тупичку и оказываюсь на обрыве, нет - лучше сказать на уступе высотой 10-15 метров, вниз,  к подножию которого, виляя, спускается тропинка. Отсюда прекрасное обозрение на раздольную луговину и на вьющуюся по ней речушку, которую все называют Старица. И еще там и сям видны пасущиеся стада домашних гусей. Я догадываюсь, что там все изменилось, но иногда мнится: я остановился на краешке обрыва, а впереди дали, дали... Словно перед путиниками открылась вожделенная, загадочная, зеленеющая в мареве земля Санникова.
Сейчас я понимаю: старица - это бывшее, оставленное русло реки Чулым. Мы же полагали, что Старица название речушки. Ребята любили купаться в ней, проныривая на другой берег (ширина водной глади 10-15 м). Речушка кишмя кишела пиявками. Но опасались мы  только “жи-вого волоса”. По поверью, он якобы водится в тине, по виду похож на леску и способен впиваться и проникать под кожу. Тогда человек чахнет и умирает.
Вода в Старице  прогрета. Но мне запомнилось и другое. У отца появилась идея-фикс (бзик - это будет вернее): закаляться и закалять нас утренними купаниями. С содроганием вспоминаю, как ежась, покрытые “гусиной” кожей мы ступали по прохладной после ночи земле, потом шли по росе и наконец окунались. Со стороны, это, наверно, выглядело довольно комично - будто утка ведет к реке свой выводок.   К счастью, вскоре эта придурь закончилась.

Из нашей затеи ничего не вышло. Неприятности начались на следующий день. Сначала мы увидели, что стойки порублены. Мы поставили их вблизи от огорода, разбитого на склоне, и хозяин, сделав вывод, что это сделано специально, чтобы лазить в его хозяйство, принял решительные меры. Я намеревался было пожаловаться отцу на самоуправство. Но, оказывается, возникло новое “но”. Когда  обстоятельно, не от кого не таясь, отбирали жерди, оказывается, мы  воровали чужие, заготовленные кем-то лесоматериалы. Какая-то женщина узнала меня - сына  геолога и донесла отцу. Так что, когда я явился с жалобой, мне еще досталось.
Зря мы, что ли, трудились? Содеянное нас так возмутило и обидело, что некоторое время мы  горячо обсуждали случившееся, однако вынуждены были смириться с несправедливостью. И все вернулось на круги своя.
Путь до футбольного поля был сравнительно недалек. Близок ло-коток да не укусишь, ибо путь лежал  через луг, на котором пестрели цветы, и в солнцепек в них  деловито копошились пчелы. Нам пред-стояло преодолеть этот гудящий ад. Вот если бы мы могли перелететь это пространство... Или, в крайнем случае, если бы на ногах были, хотя бы сандалии  (все лето мы бегали босиком). Пока доберешься до футбольного поля, эти ужасные пчелы несколько раз тебя ужалят. Мы только корчились. Больно, но не смертельно. Добравшись до островка безопасности, мы уже через несколько минут забывали о перенесенных муках.
Как-то я подвернул ногу. Вначале смеялись: “До свадьбы заживет” Между тем я с трудом передвигался по дому. И мама нашла выход.  Что далеко ходить? Решила обратиться за лечебной помощью к сестре хозяйки дома - Никитичне-колдунье.
И вот меня провели к ней. Я увидел крючконосую старуху с седыми распущенными волосами - настоящая ведьма, баба Яга! И обстановка была соответствующая - колдовская: висели пучки каких-то сухих трав, казалось, сейчас заухает филин и замяукает кот. С опасением и скепсисом я наблюдал, как старуха поглаживает мою ступню, бормоча под нос какие-то заклинания. “Если просят, я, конечно, потерплю. Но разве можно заговорами и всякими бабкиными нашептываниями лечить? Зря все это” - думал я  (так мыслил бы, наверное, всякий  советский школьник). И с тем, хромая, вернулся на нашу половину. Удивительно, но уже в этот день я бегал, забыв о вывихнутой ноге.

Как и раньше я попал в “хорошисты”. После уроков, в свободное время моим излюбленным мальчишеским занятием стало пуляние картофелин. Урожай уже убрали, в том числе и картошку. Но на земной поверхности валялась мелочевка - никому не нужные картофельные кругляшки. Если их насадить на прут, размахнуться, то они способны улететь на приличное расстояние. Надо сказать, что ниже нас располагался другой участок. Именно  в ту сторону со свистом летели, пущенные мной картофельные шарики. Ответ был адекватным. Там жил мой ровесник, кстати заметить, отличник, пулявший в мою сторону. Таким метаниям мы могли предаваться часами. Следует заметить, что никакой вражды между нами не было.
Напомню: шел 1953-й год. Но о недавней войне не вспоминали, как будто ее и не было. И имя Сталина практически не фигурировало. Ибо мы жили далеко от Москвы с ее политическими лозунгами.  Но и в глубинке была советская власть, и все красные даты, естественно, отмечались. Помню случай, о котором предпочитал бы забыть. Перед торжеством, посвященным 7-му ноября классный руководитель поручил мне произнести речь от имени учеников. Отпустил с уроков, вручив бумажку к текстом, который я должен был заучить и произнести. Как во сне помню: услыхав свою фамилию я вышел в центр актового зала. Словно сомнамбула или на гипнотическом сеансе, произнес  заученные слова. Возвращаясь почти механически на свое место, на ватных ногах, расслышал учительский шепот: “Молодец!”  Готов провалиться при воспоминании об этом инциденте. Стыжусь текста мною озвученного, того, что произносил чужие слова и того, что из всех  выбрали именно  меня.
Готовил уроки под листами карты Красноярского края, прикнопленными к стене (на  территории края могли бы разместиться, почитай, все государства Западной Европы). Карту я изучил, можно сказать, всю ее облазил, особенно нижнюю, южную часть. А из репродуктора в это время раздавалось:
Ой, вы кони, вы кони стальные,
Боевые друзья - трактора...
Почему-то я считал, что эта песня, предварявшая передачи местного радио, гимн края.

Talushka
Спасибо! Я рада, что понравилось.

Делия
и тебе спасибо! завтра посмотрю, если есть еще что-то, то выложу. не уверена, правда, что есть такого же плана "воспоминания"... на всякий случай: есть статья о В.Ерофееве - интересно ли это будет?

С чего начать? Наверно с педагогов. Оговоюсь: профессия несомненно корректирует личность. Да и трудно быть ангелом, если под твоим началом находится ватага ребят - у каждого своя особенность.  Мои воспоминания о школьных учителях наверняка субъективны, однако  я не хочу  ретушировать портреты задним числом.
Среди учителей самый колоритной и примечательной  фигурой был, конечно, Геббельс - учитель географии. Уже преклонного возраста, невысокого росточка, лысый, с торчащими отдельными седыми волосками и с носом-шноболем, он, действительно, внешне чем-то смахивал на министра пропаганды фашистской Германии. Оказывается, еще до войны он получил такую кличку (настоящая его фамилия была Олесов), но за глаза все называли его Геббельсом. Разумеется, не столько внешность, сколько неординарное поведение выделяло его из среды воспитателей. Он, к примеру, мог осведомиться, знаем ли мы, что такое “гуси-ный шаг”. Само собой, ученики дружно отвечали: не знаем. Тогда Геббельс проводил урок  демонстрации: задирая  почти до головы прямые ноги, он с серьезным видом маршировал по ряду между партами,  не замечая нашего хихиканья.  Несмотря на все  закидоны, его не боялись - скорее, относились с улыбкой.
Вообще, с большим тараканом в голове, доложу я вам, был человек.  Однажды она дал задание: в отдельной тетрадке написать о Москве и оформить сочинение. Написал я какую-то белиберду, но, помнится, украсил ее, вырезав цветную картинку Красной площади из учебника французского языка 4-го класса и вклеив ее в тетрадь. Реакция была самой неожиданной. Геббельс прижал тетрадку к груди, заявив, что это лучшее сочинение, и он завещает положить его свой гроб. Почему-то это заявление учеников не растрогало, а, наоборот, развеселило.
Однажды урок  географии не начинался - вот-вот должен был появиться Геббельс. И я, скатав в комок ненужную бумажку, бросил ее в урну, стоявшую у входной двери. И, наверное, попал бы, но... Как раз в это мгновение в класс ворвался Геббельс (он вообще двигался стремительно), и траектория бумажного комка пересеклась с его лбом. Что было! “Кто это сделал?!” - вскричал он. Чтобы не подвергать мучительному дознанию других и из страха, я тихо произнес: “Я”. Видно, такой испуг отпечатан был на моем лице, кроме того, я не считался шалуном, что за “ужасный” проступок не по-следовало наказания.  А ведь Геббельс - пламенная натура, неуправляемая. Сравните: услышав случайно слово “Геббельс”, он, точно молодой удалец, погнался со всех ног по коридору за учеником и  наверняка избил бы его указкой, если бы догнал.

Еще надо рассказать о смерти Сталина. Это случилось в 1953 го-ду - стало быть, мы учились в 5-м классе. Вначале по радио озвучивали медицинские сводки о состоянии вождя, подписанные комиссией специалистов. Последней обычно стояла фамилия некоего Иванова-Незнамова. По этому поводу ерники шутили над моей фамилией.
Помню в фойе школы у сталинского бюста постоянно сменялся  почетный караул из двух старшеклассников. На уроках было непривычно тихо. Даже Серафима (это Серафима-то!) явилась на урок с красными от слез глазами...
А мы допытывались у мамы: “Что было, когда умер Ленин?” Но она вспомнила совсем не то, что мы ожидали: все газеты, само собой, вышли с ленинским портретом в траурной рамке. Они, дети, нюхали напечатанный портрет и говорили: “Покойником пахнет”...
У меня почему-то событие это накрепко связано со школой, хотя оно явилось не местным, а мировым фактором. Через несколько лет мы услыхали слово “культ” (его передавали шепотом). Оно было нам непо-нятным и ассоциировалось почему-то с культей (после войны еще много было инвалидов без руки или ноги). Из газетных выступлений следовало, что Сталин не так хорош и его можно обсуждать и даже осуждать.
Страх был, однако, окончательно невытравим. Помнится, позже я  использовал старый  газетный лист с портретом Сталина для вытирания акварельных красок. В это время зашел почтальон, а после его ухода я похолодел: он ведь мог заметить валяющуюся на полу газету с портретом Сталина! Газету, о которую вытирали кисточку, и донести, куда следует! Напом-ню:  уже наступила ”оттепель” (о чем мы не подозревали).