" к чему я пишу все все это?.. Затем, наверное, что я, хотя и выгляжу пожившим, для которого время почти оставновилось, а вскоре вовсе прекратится, в душе я остаюсь мальчишкой - только об этом никто не догадывается.
Несколько слов о Вешняках - подмосковном поселке, с которым связано мое детство (куда бы я не уезжал, туда обязательно возвращался). Киплинг говорит где-то, что сердце человека невелико и способно любить только родину, да и то какой-нибудь один ее уголок. Фактически родиной стали для меня Вешняки. Если бы кто-то случайно попал в этот поселок и прошел по центральной улице, то вряд ли бы какие-либо  необычные эмоции он испытал. Пыльные сады и палисадники, убогие административные строения, разбегающиеся перпендикулярно от главной магистрали тихие улочки, редкие грузовики, бибикающие еще изда-лека, велосипедисты (в основном, пацаны), ритмичное цоконье подков лошадки, запряженной в телегу, кивающий в такт мордой, и местные, станционные жители с такими незапоминающимися, невыразительными  лицами и в затрапезной одежде - вот, собственно, что предстало бы его взору. Ничего примечательного. Верно. Но мы же здесь жили,  и потому Вешняки были для нас средоточием мироздания. Это осколок мира - Атлантида, изсчезнувшая навсегда. Страшно подумать - как  это далеко! Но было же, было...

Вот мы и дома, у дедушки - Ивана Андрияновича. Он работает проводником и из поездок  привозит что-нибудь вкусненькое. Нам особенно нравятся сушеные дыни из Средней Азии. Они неказисты на вид - вроде липких скрученных коричневых палочек, но ужасно сладкие.

Иван Андрианович, которому и принадлежал дом

Дедушка  с бабушкой Анной Романовной и детьми жили в большом деревянном доме на Интернациональной улице (первоначально она называлась Итальянской). Дедушка приобрел его перед гражданской войной. По легенде, этот дом подарил своему внебрачному отпрыску граф Шереметев. Чтобы тот не вдалеке жил, но и неблизко. Очень похоже на правду. Когда, много позже, всю улицу собирались ломать, чтобы благоустроить Кусковский парк, приходили люди из музея-дворца - что-то записывали, замеряли, фотографировали комнаты, дубовые чердачные перила, печные израз-цы... Они бы с удовольствием сохранили это уникальное строение, ис-пользуя его в качестве филиала музея, но, увы, нет средств на его ремонт и содержание. В результате осталась только груда кирпичей.
По рассказам мамы, они в ее детстве находили на чердаке всякие старинные вещи, особенно ей запомнились красно-золотые башмаки с загнутыми носками.
Над громоздким комодом в гостиной висели в деревянных рамках увеличенные  и ретушированные портреты хозяина - Ивана Андрияновича и Анны Романовны и многочисленной родни - семья была немалая, для деревни дело обычное. И принято было, чтобы на видном месте красовался иконостас из фотографий.
Но надо описать комод, точнее, что на нем стояло. Помимо обычных причиндалов его украшал заварной чайник (надтреснутый), на пузатой поверхности которого чрезвычайно тщательно были изображены китайцы в цветных одеяниях (можно было бесконечно рассматривать на эту чайную церемонию). Тут же покоилась, изготовленная из какого-то тяжелого металла, пепельница  в виде башмака. Еще стояла статуэтка античной богини,  покрытая бронзовой краской. Остатки предметов, явно принадлежавшие бывшему владельцу дома. Сакральные вещицы, к которым нельзя было прикасаться, можно только пожирать очами.
  Нам  эти предметы старины казались бесценными, зане-сенными как-бы из другого мира. Куда они делись? Скорее всего, под холмиком кирпичей, постепенно зарастающим бурьяном.   
По приезде  в дом я первым долгом решил обследовать свои вла-дения. И потерялся. Как это произошло? Настоящий забор был только спереди участка, огораживая его от улицы. По бокам была протянута какая-то проволока, обозначая ограду. Я перелезал, перелезал через проволочные ограждения и вдруг понял, что заблудился - убейте, не знаю, где дом, в который нас сегодня привезли (хотя он был на виду). Я по-чувствовал себя одним одинешеньким на всем белом свете и горько заревел. Соседи, привлеченные ревом, расспросили плачущего мальчишку и сообразили, что незнакомый пацан - Шурин сын, она ведь сегодня приехала. После чего я благополучно был возвращен к маме. Так закончилось мое первое путешествие.

К школе надо было идти по Интернациональной и по Комсомольскому проспекту. Так мы и делали. Но осенью, пока не выпал снег, путь можно было сократить, идя наискосок, через Кусковский парк (мы его называли “лес”). Проходили мимо домика лесника, что стоял около болотца. Как я мечтал жить в таком домике, подальше от людского ско-пления. Вероятно, желание жить в лесу, в избушке была вызвано независимостью, нежеланием подчиняться. А, может, просто я был по характеру нелюдим.
И еще одна мечта появилась у меня. Мне казалось интересным поднимать шлагбаум, какой был на железнодорожной станции. И при нем - будочка. Дело дошло до того, что у себя в дворе я соорудил маленький шлагбаум. Бывало все сидят за столом, кушают, и вдруг,  заслышав шум поезда, я вспоминаю, что мой шлагбаум поднят, и срываюсь, чтобы  его опустить.
Средоточием жизни  поселка, воистину его центром считалась станция. Там располагались два продуктовых магазина - “Ухтомка” и “Железка” (название в зависимости от того, кому они подчинялись - Ухтомскому району или железной дороге). Здесь же находилась аптека. Пока родители покупали лекарства, нашим любимым занятием был рас-сматривать картинки на стеклах светящегося четырехугольника, который можно было вращать. Насколько помню, это были профилактические агитки - как плохо болеть корью, скарлатиной, коклюшем, что сле-дует предпринимать в случае заболевания, как накладывать “шины” при переломе. Нас привлекали не темы, а краски и смена картин.

вид станции "Вешняки" 40-е годы

Многое сохранилось на пленке памяти. Стоит закрыть глаза, я вижу, как Интернациональная загибается к Первомайской, протягивающейся вдоль железной дороги. Близ поворота стоит общий колодец, куда мы ходили за водой. А на другой стороне, берет начало узкий проулок, выводящий опять же к железнодорожному полотну, под которым с этом месте имеется туннель, более походящий на лаз. Вобщем, можно совершать мысленные маршруты.

Отредактировано Мими (2009-10-16 17:20:55)

Ах, вешняковское детство! Тонкий аромат шиповника в лесу,  у подножья кустов которого мы однажды нашли  мертвую змею. Заливчик, где научились плавать. Особо знойный год, когда Кусковский пруд высох, и мы ходили по дну, высматривая вещицы, потерянные пловцами . Клумбы георгинов и золотого шара. Кисти сирени, в которые искали “счастье” - пять лепестков. Яблоки - у каждой свой вкус: грушовка, анис, шрефель, белый налив... Божье деревце... Щавель на бугорке у болотца в Кусковском лесу (не путать его с несъедобным конским щавелем)... Неповторимый чердачный дух - дух пыли, пересушенных балок, нагретой кровли - дух таинственности.  Гнезда воробьев под стрехой.  дым от костров на всех садовых участках, когда готовясь к Первомаю, сжигали после зимы листья и мусор. Или праздник встречи весны, когда пекли печенье в виде птичек с изюминками-глазами...
Полно. Сколько я еще не вспомнил? Подумаешь - мелочь, ерунда! Но эти подробности и есть жизнь...

универмаг в Вешняках
Еще одно "послевоенное воспоминание" -  было голодное время. Продукты выдавлись по карточкам (в том числе и хлеб) - по числу едоков. Мама устроилась в какую-то артель. Там и получала карточки, которые отоваривала. Целый день мы были предоставлены себе. И вот однажды через забор я познакомился с мальчишкой, пообещавшим обменять буханку на автомат. (Война в свое время гремела на подступах к Москве,  и бесхозное оружие, чаще всего негодное, еще кое-где валялось). Какое же сердце 6-летнего мальчишки устоит перед настоящим автоматом?! А как достается хлеб было мне невдомек . Мальчишка принес мне какую-то железяку (дуло от автомата), а я с легкостью отдал ему за это буханку (как оказалось, единственную). Я с нетерпением ждал маму - похвалить-ся удачным обменом. Получилось все наоборот. Мама не оценила мое приобретение, ибо нам нечего было есть. Выйдя из себя, она стала лу-пить меня; дедушка же, стоя посередине, старался оградить внука от побоев. Так мы втроем и вертелись на крыльце. О, как я проклинал свою предпримчивость. Я сердцах вышвырнул дуло за забор, в канаву. Зато цену хлеба запомнил на всю жизнь - урок пошел впрок.

Хотелось бы предложить вашему вниманию еще один небольшой папин рассказ - о Жигулевских горах:

Иногда появляется у меня странное на первый взгляд желание: растереть пальцами листья полыни и вдохнуть  терпкий, одуряющий запах этого невзрачного на вид, серовато-пыльного растения.
И в тот же миг (я точно знаю, многократно проверил) свершить-ся чудо: полынный, ни с чем несравнимый аромат как бы воскресит знойный день. День, когда моя десятилетняя душа была переполнена языческим восхищением и ликованием,  словно очутившись в земном эдеме. Опьянена тем, что впервые вижу Жигули, куда меня привезли на каникулы. То было “золотое мгновенье” высшего счастья. Мгновенье, которому хочется крикнуть: “Остановись!”
Итак, небольшая историческая рекогносцировка.
...Давно это было. Во времена, когда еще строились пирамиды. Нет, не фараоновы пирамиды, а живые скульптурные группы физкуль-турников, венчавшие обычно концертные выступления. И еще это была эпоха Великих строек коммунизма. Страна,  едва начавшая выбираться из карточной скудости, заявила о своих планетарных планах преобразования природы. У всех на слуху был лозунг садовода Мичурина: “Мы не можем ждать милостей от природы! Взять их у нее - наша задача!”. Всюду на плакатах, даже на спичечных этикетках, помнится, было изо-бражение шагающего экскаватора и схемы Главного Туркменского ка-нала, соединявшего Аму-Дарью с Каспием. Сколько средств и сил было ухлопано на этот циклопический проект, так и оставшийся схемой на карте.На одну из крупных строек  - Куйбышевскую ГЭС был командирован наш отец.
Повсюду из репродукторов была слышна кантата композитора Макарова:
Берег левый, берег правый
Соревнуются на славу!
Вовсю шла отсыпка бутового камня в русло. Добывали бут из Могутовой горы - мощного кряжа, возвышавшегося над Волгой. У подножья притулился городок строителей - Жигулевск.

...буквально обалдеваю, зачарованный открывшимися далями и тем звенящим от полдневного пекла, духмяным и стрекочущим пространством, которое меня окружало. Что за диво?! С треском раскрывая голубые и оранжевые крылышки, с места на место перелетают какие-то неведомые существа, смахивающие на эльфов! Позднее узнаю, что это разновидность кузнечиков - местные называют их кобылками. Позже привыкну и не стану обращать на них внимания. Но в тот момент, не в силах сдержать восторга, с каким-то дикарским воплем со всех ног кидаюсь вниз, чтобы поскорей поделиться  с Катей открывшимися мне чудесами. Надо сказать, что в детские годы мы нередко ссорились и даже дрались с ней, но, тем не менее, были неразлучны, как ниточка и иголочка. Она была единственным человеком, который  бы по-настоящему оценил мое открытие.
И вот первый урок гор. На собственном опыте узнаю, чем чрева-та беготня по крутому склону. Тело, приобретшее ускорение, обгоняет ноги, я вверх тормашками качусь в чертовы тартарары - по траве и кам-ням. Хорошо еще, что я не докатился до поножья - мои кувыркания бы-ли прерваны колючим кустом, вставшем на пути. Дома всплеснули ру-ками: мальчик, только что вышедший чистенький, в тенниске и трусиках, явился в ссадинах, грязный, как черт. На все вопросы твердил что-то невразумительное: “Там... там... красные... голубые... летают...”
Возможно, в то жигулевское лето бывали дождливые и пасмур-ные дни, но они как-то не сохранились в памяти, а все каникулы сли-лись в единый, нескончаемо солнечный и стекловидно прозрачный день. День, исполненный чудес и открытий.
Именно здесь впервые я увидел скопление бабочек с черными прожилками на крыльях, опустившихся, словно облако, на придорожную грязь полувысохшей лужи. Хоботками они тянули влагу, пренебрегая опасностью - бери их хоть руками.

Леденящее дуновение ужаса коснулось наших детских макушек. Боец караульной службы (по сути, вчерашний деревенский малый), про-являя бдительность и решительность, очень даже запросто мог стрель-нуть, тем самым предотвратив проникновение посторонних на террито-рию колонии. Из служебного рвения. Или от скуки. Еще бы дополни-тельный отпуск получил, либо награду. Всяко могло быть.
Меж тем “лучший друг детей” с мудрым прищуром взирал с портрета на эту маленькую трагедию. Выплывут или потонут? Лихора-дочно гребя по-собачьи, с панически вытаращенными глазами, на по-следнем издыхании мы с сестренкой боролись за жизнь. И наконец ан-гел-хранитель сжалился над человеческими детенышами. Два полутрупа были выброшены на берег. По эту сторону частокола. А могли бы и по ту...

Скалы и река манили меня необыкновенно...Сколько раз, бывало, я сидел примостившись где-нибудь на верхотуре, в каменной нише на почти вертикальном обрыве Жигулей. Забирался туда с опаской, цепляясь за выступы известняка, за деревца, укоренившиеся в расщелинах, и, слушая, как долго и глухо шуршат камешки, сорвавшиеся из-под ноги. Костей не соберешь!
Я один! Над бездной, между небом и землей. Лишь ящерица, неведомо откуда возникшая у ног, замрет, не замечая меня, неподвижного. И мы глядим на тающую в мареве волжскую даль, на белоснежные, словно крылья архангела, облака... Явь или сновидение? И точно незем-ное видение вплывает в поле зрения что-то сказачно-белое, трехпалуб-ное, с музыкой на борту. Плавающие и путешествующие, верно, любу-ются красотами... Может, кто-нибудь видит меня в бинокль: как этот отчаянный смельчак забрался на такую кручу?! Приосаниваясь, я меняю позу - и ящерка тотчас юркает в щель...

Горшик, спасибо! папе передам - он будет рад, что понравились рассказы.