– Ну что, Лиза Сичкина? Ты так и не ответила на вопрос. Ты, наверное, думаешь, что сейчас на фотомодель похожа? Да? И мы все любуемся красавицей такой? Да?
Весь класс засмеялся. Владик с первой парты картинно упал под стол и хохотал громче всех: ”Красавица? Да лучше жаба!”
Лиза прижалась спиной к доске и опустила глаза.
– Так и будешь молчать? Может, ты вопрос не поняла, так я для особо одарённых повторю. Почему же твоя мать не сдала деньги в родительский комитет? – учительница приложила ладонь к уху. – А? Не слышу, чего там бормочешь?
Девочка у доски еле сдерживала слёзы, и голос у неё сделался хриплым.
– Извините, Агата Константиновна. Мама говорит, что денег сейчас нет, –
Учительница хлопнула в ладоши.
– Изумительно! У всех деньги нашлись, а у Сичкиных нет. Может, твоя мама не справляется с твоим воспитанием? Наверное, надо написать в органы опеки, чтоб тебя в детский дом забрали? Да?
На задней парте послышался одинокий смешок. Лиза тихо плакала, когда учительница наконец позволила ей сесть на место. Она шла между парт, подгоняемая издёвками одноклассников, и её сердце, как сумасшедшее, долбилось о хрупкие рёбра.
– И что из тебя выйдет, Сичкина… Может отправишься двор мести, как мать? Будет династия, – учительница замолчала на секунду, зажмурила глаза и громко чихнула. – Правильно, значит, говорю!
Лиза открыла рот, чтобы возразить, но вместо слов вырвался только свист, как от сдувающегося воздушного шара. Ноги не слушались, так что она не могла встать и выйти из кабинета. Поднялся оглушительный хохот, Агата Константиновна подошла ближе и, наклонившись над Лизиным ухом, шепнула: ”Ты там хочешь мне что-то сказать, Сичкина?”.
Лиза почувствовала сильный толчок в плечо, потом ещё сильнее. Класс, Агата Константиновна растворились в свете ночника.
– Лиз, Лизка. Проснись. Тебе кошмар приснился. Эй, милая, проснись, тебя трясет всю.
Она оказалась в своей съёмной квартире. И всё было хорошо, над ней склонился Ваня и протягивал стакан с кипяченой водой.
– А чего тебе такого снилось?
– Да так, ерунда какая-то, – она сделала глубокий глоток. Ваня поцеловал её и лёг, обняв. А Лиза всё сидела и прокручивала в голове сон, проигрывала всё, что хотела бы сказать своей бывшей учительнице. – Вань, как же хорошо, что мне больше никогда не будет одиннадцать лет. Вань?
Муж громко захрапел.
* * *
Знакомые часто спрашивали у Лизы, почему она решила стать учительницей.
Она пожимала узкими плечами и говорила: ”Ну я всегда любила детей и школу.” Конечно, так она про себя и думала, когда в голове не всплывали постыдные моменты из ранней юности. Порой они врывались в её мысли, даже в самые счастливые моменты жизни. Воспоминания безжалостно соскребали позолоту радости с лизиной жизни. Обнимет её Ваня, шепчет на ухо нежности, она закрывает глаза и тут ей, как пощёчина, прилетают голоса из прошлого.
– Уродина-нищебродина, – произносит мальчишеский голос.
– Вот бывает же ни фигуры, ни морды. Скажи маме, пусть хоть одежду тебе нормальную в кредит возьмёт, – скрипела над ухом Агата Константиновна.
– Сичка-истеричка, – вторил голос одноклассника.
От одного напоминания о школьных годах Лизе становилось дурно. Она лелеяла мечту стать для своих подопечных справедливой и доброй учительницей. Той, что не пройдёт мимо детской беды, не подтолкнет маятник травли. Все эти годы учёбы в педагогическом колледже представляла, что будет защищать детей от подобных Агате Константиновны. Ведь это такие как она, запускают первый камень, создают изгоя, ломают детство, а спустя годы тревожат сон.
Лизины мысли прервал школьный звонок. Её третьеклашки писали контрольную работу. Она встала и прошлась по рядам, собирая тетради. Паша Брюквин с последней парты судорожно черкал. И Лиза, увидев панику и багровые от нервов уши мальчика, подошла к нему в последнюю очередь.
– Ну пожалуйста, можно мне ещё чуть-чуть, я не успел.
Учительница постояла рядом ещё минуту, а потом потянула тетрадь на себя.
– Паш, время. Все уже сдали, – а мальчик продолжал писать, крепко навалившись на тетрадь. – Все уже сдали. Давай, – и она вырвала у него тетрадь.
Лиза старалась ко всем ученикам относиться ровно и не выделять любимчиков, у неё правда их и не было. Были лишь дети, с которыми легко, и те, которым нужно по сто раз объяснять, разжевывать. Паша относился ко второму типу. На уроках он отвлекался, на чтении не следил за текстом, облокотив голову на руку, смотрел в окно и, когда Лиза просила его продолжить, он начинал долго кашлять, пытаясь отыскать строку. Или же Брюквин весь урок рисовал в маленьком блокноте, увлекался так, что не замечал, как учительница подходила к парте.
– Зато добрый и рисует неплохо, – сказала коллега, когда Лиза после уроков пожаловалась на Брюквина. Дети переодевали сменку, и за ними приходили родители. – В каждом классе такой есть, тут подход нужен, – и коллега, увидев, что всех её подопечных разобрали, пошла в класс.
У Лизы остался как раз один Брюквин. Он стоял рядом с ней и довольно улыбался.
– За мной сегодня бабуля придёт, – гордо сообщил Паша. Лиза улыбнулась, но школьник не отходил. – Моя бабушка тоже учительница.
– Как интересно, – процедила Лиза и опустила глаза в телефон. Паша не сводил с неё небесно-голубых доверчивых глаз.
– Она у нас заслуженный педагог, она даже говорит, что её на пенсию отпускать не хотели. Бабушка у меня добрая, бродячих кошек и собак кормит. Такая у меня бабушка, – третьеклассник затянул завязки на шапке с помпоном. – Вот моя бабушка! – и побежал в сторону женщины в каракулевой шубе.
Лиза наконец залезла в телефон, открыла ленту новостей.
– Здравствуйте! – Лиза вздрогнула от голоса, от которого у неё не раз болела голова.
– Добрый день, – она обернулась и увидела знакомое, тронутое временем и морозом лицо.
– Дочь, наверное, предупреждала, теперь я Пашеньку буду забирать. Так что вот.
Лиза кивнула, а бабушка Паши Брюквина постояла ещё немного.
– Меня зовут Агата Константиновна, – ещё постояла, поправила шарф внука. – Что-то успеваемость у Пашеньки неважная, нам математика плохо даётся, я так переживаю, – Лиза с трудом слушала, голос давил на уши. – Мы и так подтягиваем. Я с ним всё лето занималась, задачки решали, – Агата Константиновна тяжело вздохнула и улыбнулась. – Непонятно.
Лиза прибежала домой, Ваня работал за компьютером.
– Представляешь, Паша Брюквин, ну слабенький из моего класса – внук моей кошмарной училки по русскому!
Муж отвлекся, вынул наушник.
– Что же за училка такая была?
– Просто кошмар. Она могла пол-урока заставить тебя стоять у доски и говорила гадости. – Помолчав немного: – Мне как-то сказала, что у меня мозг, как у страуса, с грецкий орех.
Ваня обнял жену за плечи.
– Ужас какой. Ну и чего? Узнала тебя? – мельком глянув на Лизу, он заметил незнакомый ему до сих пор блеск в глазах, и ему стало немного боязно.
– Вроде нет, я и фамилию сменила, очки теперь ношу и вообще…
Муж прервал её.
– Надеюсь, ты не будешь от этого хуже к мальцу относиться?
* * *
С тех пор в Паше Брюквином Лизе постоянно виделась его бабка, и в высоком детском смехе, и манере щёлкать ручкой. Она не могла отделаться от тени Агаты Константиновны все пять уроков, а после уже сама бывшая учительница приходила донимать.
– Так, и почему у Паши тройка по математике?
Лиза разводила руками и показывала тетрадь, всю исчерканную красной ручкой.
Агата Константиновна подходила каждый день и заводила разговор про внука. Частенько она прямым текстом говорила, что Лиза неважный учитель, а Паша у неё очень способный, только немного ленивый. А как-то сказала, что преподаватель, как-никак, должен разжечь огонь жажды знаний, так же как она когда-то в своих учениках. Лиза, сжав кулаки, всю дорогу до дома представляла с какой бы радостью поставила Паше Брюквину двойки в четверти. Она так и видела вытянувшееся лицо Агаты Константиновны, её причитания: ”Да как же так, он такой сообразительный”.
На следующий день на уроке математике она водила ручкой по списку класса. Тема была новая, в таких случаях Лиза всегда вызывала отличников. Но рука сама остановилась на Брюквине.
Паша простоял двадцать минут у доски, одноклассники ему пытались помочь. Брюквин стоял, хлюпая носом, совершенно не зная, что делать. Несколько раз он, заикаясь, читал условие задачи, глаза его покраснели, и он неуверенно повторял: “Можно я сяду”.
В журнале напротив его фамилии появилась новая двойка.
* * *
Близилось окончание четверти, третьеклашки готовились к новогоднему спектаклю, учителя украшали школу. Подходило время выставлять итоговые оценки.
Оставалась последняя неделя перед каникулами. Лиза объявила оценки за четверть и, дойдя до Паши, она не без удовольствия сказала: ”Брюквин, математика – двойка”. На третьей парте кто-то хохотнул, отличница с большим бантом закрыла рот руками, мальчик с галстуком на резинке обернулся к Паше, другой мальчик в клетчатом пиджаке громко повторил: ”Эй, Брюквин, тебе два!”
Паша опустил голову и принялся что-то рисовать в блокноте. Одноклассники косились на него, подзывали, а он не обращал внимания, только сильнее нажимал карандашом на листок. После уроков он сидел в раздевалке, долго ковырялся в шнурках, а ребята уходили домой и в самый укромный уголок раздевалки доносились чьи-то слова: ”А представляешь, Брюквину двойку в четверти поставят. Он совсем тупой!”
Лиза знала, что никто не позволит поставить третьекласснику двойку в четверти. Завуч каждый день напоминала о статистике, о новых методах. В предпоследний день перед каникулами весь класс отправился репетировать новогоднюю сказку. Только Паша остался в кабинете исправлять двойку.
До учительницы доносились обрывки фраз: "Восемь помножить на девять, будет…"
Брюквин загибал пальцы, записывал, потом все зачёркивал. Его трясло и он жадно хватал воздух.
Лиза слышала, как урчит его живот, и она достала из сумки огромное красное яблоко, со вкусом откусила сочный кусок. Паша бросил на неё взгляд, сглотнул слюну и принялся дальше писать, временами поглядывая на учительницу.
Лиза листала каталог косметики, а в голове постоянно звучал голос мужа. Вчера Ваня, услышав вновь о Брюквине, разозлился.
– Да оставь ты уже парня в покое. Ну я ж тебя знаю, ты уже именно вредничаешь.
– В жизни никто не будет делать поблажек и приносить что-то на блюдечке.
Её саму покоробила эта фраза, хотя она и не поняла от чего. А сейчас припомнилось. Тогда, в конце пятого класса одноклассница принесла пирожных в честь дня рождения. Она прошлась между рядами, раздавая угощения. Лиза, держа пирожное в руках, собиралась надкусить, тогда Агата Константиновна подошла к ней.
– А что ты приносила на свой день рождения? – она наклонилась над ней так, что в нос Лизе ударил приторный запах духов. – И совести у тебя хватает? Думаешь, в жизни тебе все просто так давать будут?
“Вот мерзость в голову снова полезла,” – подумала она и достала пирожок с капустой. Лиза вновь заметила голодный взгляд Паши и про себя сказала: ”Что, твоя бабуся с собой тебе ничего не дала?” Она разломила пирожок пополам, медленно, с удовольствием откусила одну половину. От теста шёл приятный сладковатый аромат. Ваня, увидев эту картину, скорее всего брезгливо отвернулся от Лизы, а к вечеру собрал бы вещи и ушёл навсегда. Он добрый, мягкий и умеет прощать и свято верит, что его жена такая же. Жизнь ему никогда не давала повода злиться или ненавидеть. В школе Ваня был душой компании, в университете играл в музыкальной группе. Лиза знала, что ему никогда не понять её страданий.
Она прервала нить воспоминаний, в ту минуту её пробила дрожь. Лиза заметила – она стучит ногтями по столу точно, как Агата Константиновна, в отражении оконного стекла увидела свои губы, искажённые знакомой шакальей ухмылкой.
– Брюквин! Паша, подойди с работой ко мне, – голос прозвучал будто не ее, низкий и глубокий, а скрипучий. – Ну же, быстрее.
Паша медленно и боязливо плёлся к учительскому столу. Лиза видела страх в его глазах, и ей хотелось проживать это мгновение вечно.
– Я жду, – сказала она и голос прозвучал строго. – Ты, наверное, думаешь, что я вечно тебя ждать буду? Да? Что у меня дел других нет? Да?
Паша подошёл ближе и положил на стол чуть помятую тетрадь.
Руки её затряслись от нетерпения и сами потянулись за красной ручкой.
Учительница начала проверять работу, постоянно косясь на Пашу. Лиза чувствовала, как замирает его сердце, как он тяжело дышит и тихонько молится. Видно, дома ему устроили страшную взбучку за отметки. И, возможно, не видать ему на этот новый год подарков, а то и без ёлки оставят. Решила ещё немного нагнать страху на Брюквина и сказала, что обычно таких неуспевающих учеников выпускают из школы со справкой, и они умирают с голода на теплотрассах.
Брюквин икнул и зажал рот рукой.
Лиза всё тянула. Контрольную она проверила, Паша справился, но ей не хотелось его выпускать. Она тянула силы от его детского ужаса, от мелкой дроби стука сердца, от нервной икоты. Теперь она понимала Агату Константиновну, как никто. В душу выплеснулось то, что зрело давно и моментально затянуло всю её сущность. Пусть теперь кто-то спросит, почему она пошла в учителя. Она тогда ответит, как прежде, что обожает детей. А её внутренний голос, тот единственный, кто знает правду о ней, скажет: ”Потому что я натерпелась в детстве, пусть теперь другие пострадают.”
Помучив ещё несколько минут, Лиза наконец отпустила мальчика. По дороге домой она только и думала, как бы Ваня не заметил отблеск злости в её глазах, как бы он не узнал, что она такая.
