Несмотря на все недостатки свои, детей Наталия Ивановна любила, как и всякая мать. Сыновей Ивана и Сергея, когда повзрослели, определила в военную службу, а трем свои барышням дала прекрасное по тем временам для девиц образование: они знали французский, немецкий и английский, основы истории и географии, русскую грамоту, разбирались в литературе, благо библиотека, (собранная отцом и дедом) под надзором Натальи Ивановны сохранилась в большом порядке. Стихи знаменитого на всю Россию Пушкина знали наизусть, переписывали в альбомы. Могли они вести и домашнее хозяйство, вязать и шить, хорошо сидели в седле, управляли лошадьми, танцевали и играли. Не только на фортепьяно - могли разыграть и шахматную партию. Особенно в шахматной игре блистала младшая, Таша.
Вот что вспоминает о юношеских годах Наталии Николаевны Гончаровой ее близкая знакомая и соседка по имению Надежда Еропкина: "Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрою моей, Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой отличалась редкою красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников и воздыхателей Место первой красавицы Москвы осталось за нею".
(Примечательный факт. Среди поклонников Натали немало было студентов Московского Университета - "архивных юношей" по выражению Пушкина. Вряд ли студенты-историки стали бы общаться с неумной барышней! - автор)
"Я всегда восхищалась ею, - продолжает далее Еропкина, - Воспитание в деревне, на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц... Но главную прелесть Натали составляло отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо.
Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо!.. Наталия Николаевна явилась в семье удивительным самородком!" - отмечает в заключении Надежда Михайловна в своих воспоминаниях. (Цитируется по книге Н. Раевского "Портреты заговорили" т. 1. Изд-во "Жазушы". А-Ата 1983г.)

Мой ангел, ваша любовь - единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка... Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье!" (А. Пушкин - Н. Гончаровой. 30 сентября 1830г.)
Родные Наталии Николаевны, видя постоянство и серьезность чувств, уступили окончательно: 18 февраля 1831 года (дата старого стиля) состоялась свадьба, в Храме Вознесения, на Большой Никитской, в Москве. На деньги Пушкина - 11 тысяч, сумма по тем временам немалая - шилось приданное невесты. И никогда позднее ни словом, ни намеком он не даст понять ни ей, жене своей, ни кому-либо еще из близких, что женился на бесприданнице! Об этом позже, без зазрения совести, напоминали другие - историки и исследователи, выдергивая цитаты из чужих писем, воспоминаний, а то и сплетен.
"Милое творенье (выражение Василия Жуковского, очарованного женой друга) - Натали" любила своего Александра и хорошо понимала, что такое - выйти замуж за Поэта. Она, кстати, редко называла его по имени - только при очень близких друзьях. Все вполне понятно при такой разнице в возрасте и том уважении, которое она испытывала к нему, тем более, воспитанная матерью в традиции почитания старших!
Александра Арапова, дочь Наталии Николаевны от второго брака, вспоминала о том, как мать рассказывала ей о первых месяцах жизни в роли замужней дамы: "Часто по утрам она сидела в гостиной с вязаньем и вышиванием совершенно одна, ей не с кем было и словом перемолвиться, потому что муж ее имел обыкновенную привычку запираться после завтрака в кабинете и писать часов до двух пополудни, а она не смела и не хотела мешать ему, запрещая и прислуге шуметь и беспокоить барина понапрасну. Весь дом ходил на цыпочках!" - с юмором заканчивает Александра Петровна. (Арапова. А.П. Воспоминания. Цитируется по книге В. Вересаева "Пушкин в жизни. т.2.)
В семнадцать неполных лет она стала хозяйкой большого и светлого дома, почти всегда наполненного смехом и говором гостей, которых надо было встречать неизменной улыбкой, накрытым столом, горячим чаем и приветливым словом, независимо оттого, каково настроение и самочувствие... Лето 1831 года Пушкины проводили в Царском селе. На одной из прогулок "поэтическая чета" повстречалась с четой императорской. Вот что об этом писала Ольга Сергеевна Павлищева, сестра поэта: "Императрица (Александра Федоровна, жена императора Николая Первого) в восхищении от Натали и хочет, чтоб она непременно появлялась при дворе. Моя невестка не в восторге от этого, так как умна, но она настолько любезна и прекрасна, что поладит и с двором и с Императрицей". (Дословная цитата из письма О. С. Павлищевой - мужу. 13-15 августа 1831 г.)
Конечно, она поладила, конечно, блистала на балах, но Пушкину это не совсем нравилось... И связано это было не только с пресловутым камер-юнкерским званием и мундиром - об этом много написано и в этом есть доля правды, и немалая! - но и, вероятно, с тем, что государственная служба тяготила Пушкина, вольного поэта, любимца Муз. Ведь Император назначил после этой нечаянной летней встречи Пушкину официальное жалованье, и он получил от Властителя задание писать историю Петра Великого и Пугачевского бунта. Находясь на службе в архивах, в дальних поездках по Уралу и Оренбуржью, он уже не мог позволить себе, как прежде, засесть, запершись, в Болдино или Михайловском и писать, писать, писать...

«Я женат – и счастлив: одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменялось, лучшего не дождусь», – писал поэт своему другу П. А. Плетневу через пять дней после свадьбы. «Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом», – признавался он в письме к своей теще Н. И. Гончаровой уже в 1834 году. Исполнилось то, о чем он мечтал: «мадонна», «чистейшей прелести чистейший образец» вошла в его дом...
Пушкин хорошо понимал, что Наталье Николаевне всего двадцать лет, что она прекрасна, а кокетство и женское тщеславие так естественны для ее возраста. Приехав с мужем в Петербург, а затем в Царское Село через три месяца после свадьбы, Натали Пушкина почти сразу же стала «наиболее модной» женщиной высшего света, одной из первых красавиц Петербурга. Красоту ее Д. Ф. Фикельмон называла «поэтической», проникающей до самого сердца. Тонкий, «воздушный» портрет Н. Пушкиной работы А. П. Брюллова передает юную прелесть облика Натали.
За шесть лет, которые супруги прожили вместе, Наталья Николаевна родила четверых детей. Но любовь к детям никак не заслоняла в ее душе стремления к светским успехам. По мнению родителей Пушкина, Натали испытывала большое удовольствие от возможности быть представленной ко двору в связи с назначением Александра Сергеевича камер-юнкером и танцевать на всех придворных балах. Она как бы вознаграждала себя за безрадостные детство и юность в угрюмом доме, между полубезумным отцом и страдавшей запоями матерью. Ей льстило, что красота ее произвела впечатление на самого царя.
Александр Сергеевич был весьма озадачен всем этим, так как ему «хотелось поберечь средства и уехать в деревню». Но... любовь Пушкина к жене «была безгранична, – вспоминала супруга одного из самых близких друзей поэта, Вера Александровна Нащокина, – Наталья Николаевна была его богом, которому он поклонялся, которому верил всем сердцем, и я убеждена, что он никогда, даже мыслью, даже намеком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее... В последние годы клевета, стесненность в средствах и гнусные анонимные письма омрачали семейную жизнь поэта, однако мы в Москве видели его всегда неизменно веселым, как и в прежние годы, никогда не допускавшим никакой дурной мысли о своей жене. Он боготворил ее по-прежнему».
Обнаруженные в архивах Гончаровых письма Натальи Николаевны к старшему брату многое проясняют. Блестящая светская красавица, очаровательная Натали в этих письмах предстает перед нами вполне земной женщиной, беспокоящейся о семье, заботливой женой, прекрасно разбирающейся в делах своего мужа и старающейся ему помочь.
«Слишком приметна была она, – отмечал пушкинист А. Ф. Онегин, – и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и восхищение сменялось завистливым осуждением,
Пушкин ни на минуту не сомневается в чистоте и верности своей Натали, пишет ее матери: «Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом».

Можно ли не верить самому поэту, который знал Наталью Ни¬колаевну лучше, чем кто-либо? И все же не верили, судили-ряди¬ли. Досужие наблюдатели судили о ней в основном по балам, где блистала эта «надменная», «бездушная» красавица. А, может быть, и стоило быть надменной со всей это светской «чернью» и на пушечный выстрел не подпускать к себе великосветских хлы¬щей, не отвечать на ухаживания Николая I и Дантеса? Чуть-чуть ослабила бдительность, на минуту забылась, улыбнулась, и сразу — грязный шепоток, ухмылки, сплетни…
Еще говорили, что она плохая хозяйка. Но эта «плохая хозяй¬ка» одна вела большой дом, когда муж надолго уезжал из Петербурга, рожала и воспитывала детей, нанимала жилье, вела перего¬воры с кредиторами, доставала бумагу для «Современника», тор¬говалась с издателем Смирдиным из-за гонораров мужа и т.д.
А в самое трудное время, когда Пушкина одолевали кредито¬ры, обращалась за помощью к брату Дмитрию с письмами, кото¬рые красноречивее всех других слов говорят об ее отношении к мужу. Вот отрывок из письма, датированного июлем 1836 года:

«Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелки¬ми хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком наст¬роении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно спра¬ведливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его поло¬жение; по крайней мере содержание, которое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это уже благородная цель…»
И уж совсем нелепо звучит обвинение Натальи Николаевны в том, что ее якобы не интересовало творчество мужа. Наоборот, в своих письмах к жене Пушкин весьма подробно отчитывается пе¬ред ней обо всех своих литературных делах.
Наталья Николаевна вышла замуж за Пушкина в очень юном возрасте. Она была слишком молода и неопытна. Пора ее расцве¬та как женщины в полном смысле этого слова наступила лишь го¬дам к тридцати… Увы, Пушкина тогда уже не было в живых.

Идалия унаследовала взрывной, бурный темперамент матери, но умело маскировала его: капризами в выборе духов, нарядов и безделушек, танцами на балах - до утра, игрой на пианино и катанием на санях - до глубокой ночи, и, конечно, неподражаемым "искусством" плетения интриги! Сначала это были невинные забавы: ссоры между подругами, кружение головы чужим кавалерам: Но время шло. Идалия взрослела. Вырастало и мастерство интриганки. Она ссорила и разбивала сердца, доводила до дуэли и разжигала скандалы, сама искусно оставаясь в тени и недоуменно разводя руками, когда негодующе -обвиняющие взоры обращались к ней.
Она вышла замуж не по любви. Так было "принято"! Это случилось в 1829 году. Муж Идалии Григорьевны, Александр Михайлович Полетика, человек военный, с утра пропадающий в Казармах Кавалергардского конного полка, а вечерами - за столами с зеленым сукном, отлично знал, что сердце супруги занято, кем угодно, но только не им! Он и не претендовал на главную роль. Слышал, что с легкой руки жены, первой дамы полка, даже подчиненные ( С 15 октября 1836 года А. М. Полетика -полковник Кавалергардского полка Его Императорского Величества - автор.) - называют его "божьей коровкой", но и брови не поднял!
Он беспрекословно платил по счетам жены, когда этого не могли делать любовники . Старался не прибегать к помощи графа Григория Александровича, но семья росла и требовала расходов. (Правда ни дочь, ни сын , родившиеся - в 1830 и в 1835 не прожили оба и трех лет. Юлия умерла в январе 1833 года, Александр - в марте 1838 года - автор. Даты установлены по справочнику Л. Черейского "Пушкин и его окружение." ). Иногда, правда, он пытался мягко пенять супруге на неосмотрительное поведение, на траты, обременяющие бюджет семьи, но та в ответ лишь презрительно усмехалась и лениво поводила оголенными дивной формы, плечами, небрежно бросая на туалетный столик пуховку, с которой осыпались пылинки - пудринки: спешила на очередной бал. До глубокой ночи. На очередное свидание - до утра!
На балах она часто встречалась с Пушкиным и бледнела при этих встречах, нервно кусая губы. Она, с недавних пор, терпеть не могла Поэта, не прощала ему ни одного промаха, зло высмеивала каждое его слово, каждое движение, каждый взгляд!
Никто не мог понять загадки внезапной ненависти Идалии к Поэту, выросшей из дружеских вполне отношений, ведь Наталия Николаевна Пушкина была троюродной сестрой Идалии - по тем временам и понятиям - близкой родственницей, почти кузиной! Поговаривали, что Поэт чем то оскорбил Идалию Григорьевну, посмел отвергнуть ее намеки на романтические чувства! Но все это были лишь слухи и догадки. Никто точно ничего не знал. С кузиной Натали Идалия сперва была очень дружна. Чисто по родственному.
Они были одного возраста, одного круга, но: слишком разными они были. Злоязычная, остроумная, яркая, любившая быть в центре внимания, Идалия, и - тихая, молчаливо - сдержанная, не сказавшая ни о ком дурного слова - Натали!
Поговорив с нею минут десять о моде, рюшах и лентах, о ветре поднявшемся вчера внезапно на Каменном острове во время веселого пикника у княгини Бутера, и едва не унесшем в пруд ее новую шляпку из Парижа - с муаровыми лентами и букетиками фиалки, которые ни одна модница не отличит от живых; и рассказав очередную сплетню, но не дослушав ответа кузины до конца, Идалия спешила в центр бальной залы и, прищурив глаза, отыскивала в толпе высокую, статную фигуру кавалергарда Петра Ланского.* (* Будущего второго супруга Н. Н. Пушкиной - автор.)
Она быстро находила его, норовила подойти поближе. И, нимало ни смущаясь присутствием посторонних, быстро назначала возлюбленному свидания: то у себя дома, в отсутствии мужа, то в уединенной беседке какого нибудь парка. Это был бурный роман захвативший сперва их обоих. Ланской казалось был искренне увлечен Идалией и она отвечала полной взаимностью, иногда даже ловя себя на мысли, что сожалеет о своем положении замужней дамы! Ланской был интереснее и представительнее Полетики, на хорошем счету в полку и у императора. Перед ним, в 1836 году, пожалованным чином полковника, открывалось блестящее будущее. Но что сделано, то сделано, и мадам Полетика, смирившись с настоящим, наслаждалась тем, что держала в руках синицу, не ловя в небе журавля! Жалованье Ланского таяло в нежных коготках рыжеволосой прелестницы, прелестница капризно морщила нос при виде недостаточно пышного букета, недорогой шляпки, отложенной прогулки в наемном экипаже, или скромной квартиры для тайных свиданий! Ей нужен был блеск во всем, она словно мстила Судьбе за свое происхождение, которого стыдилась, не явно, втайне  Она жаждала всегда и во всем первенства, соперницы, даже и неявные, ее ужасали, пренебрежения собою она не прощала! И когда увидела,что Ланской начал к ней охладевать - как умная женщина она поняла это очень быстро!, и что взоры его обращены : к ее кузине Натали, к которой он и подойти то боялся, так как она для него была супругой Поэта и матерью четверых детей! - то в голове рыжеволосой искусительницы созрел коварный план, преследующий сразу несколько целей: отомстить пресловутому поэтишке, поставить на место Натали, смешав ее имя с грязью, не только в глазах ревнивца - мужа, но и.. молчаливо - преданного поклонника!

Петербургский мир взорвется в 1836-м! В январе этого года барон Геккерн получит от своего приемного сына письмо: «Я влюблен, как безумный... имени ее тебе не называю, потому что письмо может не дойти, но припомни самое очаровательное создание в Петербурге, и ты сразу поймешь, кто это. А всего ужаснее в моем положении, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор невозможно, ибо ее муж безобразно ревнив...»
Спустя век это письмо, появившись в печати, приговорит Наталию Николаевну. Все, о чем раньше исследователи только догадывались, — подтвердилось. Жена Пушкина любила другого человека... Убийцу своего мужа!
Но на придворных балах в том январе блистало множество «очаровательных созданий». Не менее привлекательных, чем беременная Наталия Николаевна, у которой в конце мая 1836 года родится дочь. Беременность эта была тяжелой. На дворцовых приемах, по записям камер-фурьерского журнала, с ноября 1835 по июнь 1836-го «камер-юнкер Пушкин с супругой, урожденной Гончаровой» присутствуют только два раза, в ноябре и в декабре.
«Послезавтра у нас большая карусель, — пишет в декабре Александрина Гончарова брату. — Молодые люди самые модные и молодые особы, самые красивые и очаровательные. Хочешь знать, кто?.. Прежде всего твои две прекрасные сестрицы, потому что третья... кое-как ковыляет». Третья — это Наталия Николаевна на «водянка беременных», сопровождаемая отеком ног. Сейчас с подобными симптомами лежат в стационаре в отделении патологии.
Именно тогда, по мнению многих исследователей, и начинается «роман века», которому приписываются эти строки «... Я влюблен, как безумный... она тоже меня любит...»
Спустя несколько месяцев Дантес будет якобы «афишировать» свою страсть, «балагурить», «разыгрывать спектакль». Но в начале 1836-го он старательно оберегает репутацию своей избранницы. И тщательно зашифровывает в письме к барону-попечителю ее имя.
«...Не беспокойся, тайна эта известна только мне и ей (у нее та же фамилия, что у той дамы, которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили ее деревни); теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову».
Уточнений не понадобилось, Геккерн сразу понял, что речь идет о даме, с которой он знаком настолько близко, что просил займа. А она отказала, потому что холера разорила ее имения. Понял и испугался. Потому что Дантес был влюблен не в беременную жену камер-юнкера Пушкина, а в другую женщину! Гораздо более влиятельную и светскую и не менее красивую. Правда, свидетельств ее красоты до обидного мало. Как-то вскользь замечают очевидцы, что она не уступала прелести Наталии Николаевны. И если одна сестра была «от неба», то другая, скорее всего, от «огня».
Только в 1966 году в Париже нашелся ее портрет кисти известного П.Ф. Соколова. Как первым и последующим биографам Пушкина и впоследствии обличителям Н.Н. Гончаровой было догадаться, что Дантес мог «потерять голову» от другой женщины?
Подобного чувства 24-летний Жорж еще не испытывал. У него были подруги. Об одной из них он писал Геккерну. Называл «супругой». Предполагают, что за этим названием скрывалась княгиня Бобринская, ближайшая подруга императрицы. Но это, по всей видимости, была не та страсть, от которой стынет сердце.
Сейчас даже вожделенная карьера отошла на задний план. «Я только что произведен в поручики...» — это всего лишь вторая часть письма.
Первая — «...я люблю ее больше, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это ide’ e fixe, она со мной во сне и наяву... Я достиг того, что могу бывать в ее доме, но видеться наедине почти невозможно...»
В феврале роман переходит в другую стадию. «В последний раз у нас состоялось объяснение... невозможно вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре... А как сказала: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя свои обязанности. Пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой», — и с этого дня моя любовь к ней стала еще сильнее».
Но у «дорогого друга», барона Геккерна, свое мнение. На недавние отношения «сына» с «супругой» он никак не реагировал. Новое же увлечение Дантеса барону совсем не понравилось. Эта внезапная страсть — безрассудство. И три месяца барон старается вразумить Жоржа. Не знает голландский дипломат, как отнесется к безумной любви его «сына» ближайшая к престолу фигура, «блюститель» кодекса дворянской чести — отец избранницы. Положение его незаконнорожденной дочери и без того затруднительно...
Страдает Дантес. Пытается пожертвовать этой женщиной ради «отца», барона Геккерна... И тут, словно в подтверждение всем предсказаниям посла, скандал. Слух о нем долетел аж до Москвы. Там в мае 1836-го Пушкин работает над вторым томом «Современника» и часто пишет жене. «Что Москва говорит о Петербурге, так это умора. Например, есть у вас некто Савельев, кавалергард, молодой человек, влюблен в Идалию Полетику, и дал за нее пощечину Грюнвальду. Савельев на днях будет расстрелян. Вообрази, как жалка Идалия!»
На самом деле все было хуже.
Поручик П.Я. Савельев накинул на шею командира Кавалергардского полка «снурок от пистолета». И затянул. Неосторожная шутка о Полетике чуть не стоила генерал-майору Р.Е. Грюнвальду жизни. Савельева переведут в армию и сошлют на Кавказ. Но для Идалии второй подобный инцидент мог бы стать роковым.

Все мысли Александры Федоровны заняты романами, своими и чужими. И ничто так не занимает императрицу этой зимой, как ухаживания Дантеса за «мадам Поэтшей» и его загадочная свадьба. И никто не знает больше, чем ближайшая подруга новобрачных и семей Пушкиных и Геккернов!
Идалия Полетика везде: в доме невесты, на церемонии венчания, на свадебном завтраке в голландском посольстве, на праздничном обеде у Строгановых. Она — желанный гость на любом балу. Никогда раньше свет не интересовался ею так самозабвенно. Как доверительна она в своих беседах!
И развернулось перед замершими от любопытства зрителями очередное действо водевиля.
«Если можно было бы соединить госпожу Пушкину с Дантесом, какая прелестная вышла бы пара», — уже перешептываются в свете. Их имена почти неотделимы. Остальное додумается. И Пушкин прослывет ревнивым, как дьявол, — Quel monster! И возможный адюльтер. И романтический ореол вокруг «интересного Дантеса», пожертвовавшего собой ради спасения «возлюбленной»: женился на ее сестре.
Образованное общество зачитывается романами Стендаля и Бальзака...

Когда вокруг сестер Гончаровых начал увиваться Дантес, глаза Екатерины заблестели. Очень скоро стало ясно, что предмет его обожания – замужняя сестра, но Екатерина уже не принадлежала себе, она переживала роман Дантеса и Таши как свой собственный.
Дантеса начали принимать в доме Пушкиных как возможного жениха Екатерины или Александры. Во время траура Натальи Николаевны по свекрови и ее болезни после родов Дантес общался только с ее сестрами и, возможно, передавал через Екатерину нежные послания. Летом на Каменноостровской даче Пушкиных посещения Дантеса стали особенно частыми. Екатерина наслаждалась обществом своего «обожэ», словно отраженным от Натали светом, и как могла «учащала возможности встреч с ним», писала современница.
После возвращения Пушкиных с дачи ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной стали уже устойчивой темой пересудов, поэтому Пушкин запретил назойливому кавалергарду бывать в его доме. Но общение между Дантесом и Натальей Николаевной продолжалось: он посылал, как сам признавался позднее, «довольно часто г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках». Каковы были эти записки, теперь известно, даже военный суд определил, что они «могли возбудить щекотливость мужа». Но кто, как вы думаете, передавал эти послания?
До сих пор Екатерина играла «роль второго плана». После вызова Пушкиным Дантеса на дуэль она становится одной из главных героинь.
Семейство Геккеренов не ожидало вызова. Ведь пасквиль, к которому они имели прямое или косвенное отношение, намекал на связь Натальи Николаевны не с Дантесом, а с самим Николаем I. С кем же стреляться в таком случае прикажете? Расчет был, видимо, на то, что Пушкин не станет поднимать шума, а просто уедет и увезет жену в деревню (так поступил бы всякий благоразумный человек, кстати, так советовали некоторые друзья). Для Дантеса это было бы хорошо – вот тебе, Натали, за несговорчивость! А для Геккерена еще лучше – с глаз долой, из сердца вон и – приди, сынок, в мои объятья!
Если бы они хоть немного знали и, главное, понимали Пушкина, то не рассчитывали бы на его благоразумие. В том-то и дело, что Геккерены строили свои интриги, основываясь все-таки на логике поступков людей обыкновенных. Они не считали Пушкина исключительной личностью и мерили его «аршином общим».

Наталья Николаевна пыталась отговорить сестру от брака с Дантесом, но Екатерина приписала это ревности. В то же время и невеста страдала от унизительной двусмысленности своего положения, понимая, что если дуэль все же состоится, то Дантес и жениться не станет. Но не было такого унижения, которого она не перенесла бы ради Жоржа! А кто всему виной? Пушкин и младшая сестра. И Екатерина вплоть до свадьбы, живя под кровом Пушкиных, доносила обо всем Геккеренам.

Пушкин не подозревал, что в его доме завелся «крот». Вызов на дуэль все-таки был отозван. Пушкин объявил свояченице: «Поздравляю, вы невеста! Дантес просит вашей руки». До свадьбы он был приветлив с невесткой, добродушно шутил: а какой она теперь будет национальности – русской, француженкой или голландкой?
Наконец, во время болезни Дантеса – а болел он «простудною лихорадкою» (говоря современным  языком – сифилисом) с 12 декабря по 3 января следующего года – Екатерина тайно посещала его в доме Геккерена. Об этом свидетельствуют записки Дантеса: «Добрая моя Катрин, вы видели нынче утром, что я отношусь к вам почти как к супруге»; «Досадно, что у вас не будет экипажа завтра утром»; «…надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с вами». Свидания проходили с разрешения Геккерена, он и тут сводничал. Именно тогда Дантес вступил в близкие отношения с невестой. Это подтверждают и современники: «…та, которая так долго играла роль посредницы, стала, в свою очередь, любовницей, а затем и супругой».
10 января состоялась свадьба. «Престранным» и «невероятным» назовут этот брак. И в первую очередь потому, что всеобщий любимец, блестящий красавец-кавалергард Жорж Дантес «женится на старшей Гончаровой, некрасивой... и бедной сестре... поэтической красавицы, жены Пушкина». Недоумевают и те, кто почти ежедневно принимал будущих супругов в своем доме. «Кто же станет смотреть на посредственную живопись, когда рядом мадонна Рафаэля, а вот нашелся, оказывается, охотник до подобной живописи — может быть, потому, что ее дешевле приобрести». Наталья Николаевна присутствовала лишь на венчании. Пушкин приехал позднее на свадебный обед, устроенный в честь молодых графом Строгановым, другим знатным родственником Гончаровых. Там Геккерен сделал попытку примирения: «После обеда барон Геккерен, отец, подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына совершенно объяснилось, он, вероятно, забудет и изменит настоящие свои отношения на более родственные. Пушкин отвечал сухо, что, невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и г. Дантесом…» Когда Дантес приехал к Пушкиным с визитом, поэт его не принял; тогда Дантес написал ему письмо, но Пушкин, не распечатывая, вернул его, да как! На вечере у Загряжской поэт протянул письмо старику Геккерену. Тот отказался его принять. Пушкин вскипел и «бросил письмо в лицо Геккерену со словами: «Ты его примешь, негодяй!» Такие отношения никак не вписывались в версию Геккеренов, им необходимо было полное примирение. Но, «коль скоро Месье не довольно умен, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль во всей этой истории», как писал Дантес невесте, то было решено еще туже закрутить сюжет интриги, выставить Пушкина безумным ревнивцем, а Дантеса безвинным мучеником.

а на пресловутом балу 23 января 1837 года Пушкин получил официальный повод вызвать оскорбителя на дуэль. Чтобы Геккерн на этот раз не смог вмешаться, Пушкин послал ему оскорбительное письмо: "Вы, представитель Коронованной главы, Вы родительски сводничали Вашему сыну "...". Это Вы "..." сторожили мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви Вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и, когда, больной венерической болезнью, он оставался дома, Вы говорили, что он умирал от любви к ней... Не могу позволить, чтобы Ваш сын "..." осмелился бы обращаться к моей жене и, еще менее того, говорил ей казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй". 
Пушкин написал Геккерену такое резкое письмо, что в ответ неизбежно последовал бы вызов Дантеса (сам посол драться не мог, его жизнь принадлежала королю, требовать сатисфакции обязан был его сын). Но еще до отправки письма опять вмешались друзья. Жуковский доложил царю. Николай вызвал Пушкина «на ковер». Он обещал защитить честь семьи Пушкина, но взял с поэта слово, что тот не пошлет нового вызова и не спровоцирует новой дуэли, не известив его об этом. Интересно, что само право на поединок царь даже не подвергал сомнению. Пушкин дал слово.
Утечка информации из дома Пушкиных продолжалась теперь, вероятно, от средней сестры Александры – через Екатерину – к Геккеренам. Они узнали про обещание Пушкина царю очень быстро. Тут уж они начали открыто мстить Пушкину и его жене. Дантес был вынужден жениться на нелюбимой, не больно-то красивой тридцатилетней женщине, явно ему не ровне, и это было унизительно. А главное, Пушкин отказывал им в порядочности, открыто презирал их.
Вот как они мстили. Геккерен при удобном случае нашептывал Наталье Николаевне: «Когда же она склонится на мольбы его сына?» Дантес говорил ей пошлости; однажды, уходя с бала, нарочито громко сказал Екатерине: «Allons, ma legitime!» («Пойдем, моя законная!») – намекая, что здесь присутствует и незаконная. Все эти мерзости мгновенно передавались устно, отразились они и в переписке современников. Это была настоящая травля.
Наконец, Геккерены распространили новую клевету: что Пушкин сожительствует с другой свояченицей, Александрой. И этот вздор пошел гулять по свету: «Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя… Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не остаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству». Так описывает раут 24 января 1837 года Софья Карамзина, еще недавно гордившаяся дружескими отношениями с поэтом. В конце письма дата – черный день 27 января 1837 года.
Пушкин понял, что это никогда не кончится. Его враги ни за что не уймутся. Пушкин говорил другу Вяземскому, что ему «недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают». Так оно и было по всей Руси великой, но не в столице, но не в высшем свете. «Здесь и сейчас» Пушкин проигрывал «информационную войну». Геккерены для своей пропаганды имели к услугам весь Кавалергардский полк. Кавалергарды в столице – это было то же самое, что гусары в уездном городе N. Они везде бывали, все видали, все слыхали. Они расползались по всем гостиным и разносили домыслы и сплетни. Высший свет тоже благоволил к «своим» – кавалергарду Дантесу и респектабельному дипломату Геккерену; бомонд принял г-жу Пушкину, а мужа скорее терпел, поэт оставался «чужим». Даже в дружественных ему семействах Карамзиных и Вяземских молодое поколение либо колебалось, либо приняло сторону врагов Пушкина. Поэт уже не был пророком, кумиром современников. Его философская лирика и раздумья над судьбой России были «чужими» в «николаевскую» эпоху, так же как камер-юнкерский мундир чужд поэту.
Что мог Пушкин противопоставить интриганам? Сам он интриганом не был. И если бы у него даже были возможности ответить во всеуслышанье, что бы он сказал? Поэтому единственно возможным ответом Пушкина был смертельный поединок.

Идалия тоже была потрясена! Но не тем, что Россия потеряла своего Орфея, о нет! Она была в ярости оттого, что Пушкин снова был у всех на устах, снова вознесен молвою до Небес и объявлен Славой России! Он, этот ничтожный стихоплет, никогда не умеющий обращаться с истинными дамами света, какою себя считала мадам Полетика! Он был не уничтожен хитрым планом , как она расчитывала, не стерт им в пыль и прах забвания, а, напротив, обрел Бессмертие!
Этого уж она ему не простила никогда! До самой смерти! Свою яростную ненависть к "солнечному " Поэту она "торжественно" перенесла на его детей и вдову!На вдову особенно, ведь через семь лет, покинувший Идалию Григорьевну адъютант - любовник, к тому времени уже генерал - Ланской - женился на Наталии Николаевне, взяв под свое покровительство и ее саму, и весь ее "выводок", как презрительно говорила мадам Полетика!
…Долгие годы в семье Строгановых хранится старинный бокал. Подарок барона Геккерна верному другу. А в семейном архиве Дантесов — письмо: «...когда Ваш сын Жорж узнает, что этот бокал находится у меня, скажите ему, что дядя его, Строганов, сбережет его как память о благородном и лояльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России».

Раненый Дантес будет дожидаться суда на гауптвахте. Встречи с ним категорически запрещены. Но друзья ему пишут. Короткие записки на отдельных листах вложены в общий конверт. Одна из них — от нее... «Бедный мой друг! Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить мое сердце. Не знаю, что бы я отдала за возможность прийти... Мне кажется, все то, что произошло, — это сон, кошмар». 19 марта 1837 года бывший поручик Кавалергардского полка Жорж Дантес покинул Россию. По приговору военного суда он был разжалован в рядовые и выслан.  Дантес был страшно напуган - не ждал, что так легко отделается, и отправился за границу так поспешно, что за 4 дня умудрился проделать 800 верст пути.  В эти дни его жена Екатерина отправила вслед мужу недоуменное письмо. «Идалия приходила вчера на минуту с мужем, она в отчаянии, что не простилась с тобой... Она не могла утешиться и плакала, как безумная».
Она опоздала! На пару часов. В трагедию превратился водевиль, сюжет которого она сочиняла так вдохновенно и весело. «Прощай, мой прекрасный и бедный узник»...
Пройдет четыре года, прежде чем они встретятся вновь. Идалия приедет в Париж и потом напишет Екатерине: «Я получила такое удовольствие от вас обоих, что увидеться еще раз стало для меня навязчивой идеей. Я надеюсь, что смогу это осуществить». Но в 1843 году при родах Екатерина умрет. И Полетике уже не нужно будет писать невинные «дружеские» письма. Письма для двоих... «Я по-прежнему люблю Вас... Вашего мужа».
«Скажите от меня Вашему мужу все самые ласковые слова, которые придут Вам в голову, и даже поцелуйте его, — если у него осталось ко мне немного нежных чувств». Следы их встреч растворятся во времени... И только случайно найденная заметка современника подскажет, что в 1849-м она снова посетила Францию. «Я был поражен, найдя ее царившей среди самых элегантных женщин парижского общества. Помолодевшей и похорошевшей до такой степени, что ее трудно было узнать».
Дантес так и останется вдовцом. И их возможный эпистолярный роман история не сохранит. Как почти не сохранила и сам роман...

Сдержанное, почти дружеское послание, не для чужих глаз. И как бы ответом на него — великолепный подарок от узника: тонкое запястье Идалии украсил драгоценный браслет работы французских мастеров. А от нее вновь летит послание-признание: «Вы по-прежнему обладаете способностью заставлять меня плакать, но на этот раз это слезы благодарности. Ваш подарок на память меня как нельзя больше растрогал и не покинет моей руки. Если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда. До свидания, я пишу «до свидания», потому что не могу поверить, что не увижу Вас снова».

А в России после гибели Пушкина для Идалии все закончится. Какое-то время она еще будет ездить по салонам. Оправдывать Дантеса, обвинять Пушкина.
Наталия Николаевна не сможет простить предательства... сестры — Екатерины. Она прервет с женой Дантеса все отношения. Но с Полетикой общаться будет. «Ваших сестер, — расскажет Идалия Екатерине, — я вижу довольно часто у Строгановых... Мы очень милы друг с другом, но прошлого в наших разговорах не существует».
Вскоре А.М. Полетика в чине генерал-майора выйдет в отставку, и семья переедет в Одессу. Удары судьбы так и будут преследовать их. Сын Александр не доживет до трехлетнего возраста. Красавица Лиза умрет у нее на руках в двадцать лет. В 1854 году Идалия овдовеет и последние годы проведет в доме сводного брата. Они будут часами гулять по набережной, иногда останавливаясь и о чем-то увлеченно споря…
Со временем притупится память, сотрутся языки. Забудется и княгиня Мещерская, устроившая Идалии после всех событий бурную сцену: «Вы клеветали на Натали, кокетничали с Дантесом и сыграли по отношению к ней дурную роль!»
«Я ни о чем, ни о чем не жалею…» — признается она в письме к Екатерине.
В своей ненависти "королева интриги" дошла до полного абсурда: угрожала приехать на могилу Пушкина и плюнуть на его памятник! Она, как некую святыню , хранила браслет, подаренный ей перед отъездом Д Антесом, обещая никогда не снимать его с руки, как самое драгоценное воспоминание, и яростно уничтожала в своем сердце все то, что когда то тонкими нитями связывало ее с "поэтической кузиной Натали" и их семьей: трогательные подарки к рождеству и именинам, открытки, записки: Ненависть постепенно иссушала ее душу, она не могла найти себе места от непонятной тоски, в 1837 - 39 годах путешествовала по Италии и Франции, переезжая с места на место. Виделась и с Д Антесом, оживленно переписывалась с ним до самой смерти своей. Пережила всех в своей семье: детей, мужа. Младшая дочь ее, Лизанька, та самая, спасшая когда - то Наталью Николаевну, умерла 24 лет от роду, в самом расцвете красоты и молодости на руках матери. Ей же, блистательной Идалии, "рыжеволосой кошечке," грешному ангелу", "демону искусителю" (отзывы современников) уготована была одинокая, безрадостная старость: Она высоко держала голову, была все так же умна, язвительна, весела, болтала при встречах с кузиной - генеральшей Ланской о ничего не значащих пустяках, делая вид, что прошлого между ними нет. Но оно существовало, это черное прошлое, оно то и накрыло холодным и тяжким черным облаком жизнь Идалии Полетики д Обертей, незаконнорожденной дочери графа Строганова:
Известна дата ее смерти, но неизвестна до сих пор дата рождения, будто грешной душе ее , окунувшейся в ненависть и интриги, никогда и не было места на Земле, по ее ужасному капризу подарившей Аиду своего Орфея! Вспоминается пророческое:" Не допускайте ненависти к себе, ибо истерзает она души Ваши, и будете, что каменья в пустыне безводной, палимые солнцем и стынущие на ветру!" (Иоанн Златоуст.)

Это удивительно, но несмотря на всю напряженность и душевную тяжесть преддуэльных месяцев, поэт так тщательно оберегал покой своей Мадонны, что она не смогла догадаться о надвигавшейся опасности, о том, что дуэльных вызовов было два, а не один! Первый окончился женитьбой Дантеса, второй - смертельной раной Пушкина. В это трудно поверить, но Наталья Николаевна и вправду ничего не знала! Дантес и злил и смешил ее своими ухаживаниями, букетами, записками, она отмахивалась от его назойливых комплиментов, от слез сестры Екатерины, которая бросала ей упреки ревности. Она пыталась предостеречь обычно гордую Коко (домашнее имя Екатерины Николаевны) от опрометчивого шага, но не смогла, не осмелилась настоять на своем. По воспоминаниям Констанции - гувернантки детей Наталии Николаевны - она (Н.Н. Пушкина) "была поражена тем, что и после женитьбы барон Дантес не оставил своих ухаживаний за нею и только, чтобы положить всему этому конец, приняла решение о единственном с ним свидании на квартире своей подруги Идалии Полетики, жены полкового командира барона Д'Антеса". (Арапова А.П. Воспоминания.) Идалия присутствовала при этом. Свидание для "влюбленного" барона - покорителя сердец - кончилось ничем: Наталья Николаевна гневно оборвала его пылкие признания и покинула квартиру подруги. И рассказала обо всем мужу
Первыми словами раненого Пушкина, когда его внесли в дом, были слова, обращенные к жене: "Будь спокойна, ты не в чем не виновата!" Потом для нее перемешались дни и ночи, она приходила в себя после обмороков и рыданий, шла в кабинет мужа, падала на колени перед его постелью и снова беззвучно плакала.
Приезжали доктора, она пыталась утешить себя хотя бы малой надеждой. Но ее не было... Она понимала, что не было, хотя доктора молчали. Графиня Дарья Федоровна Фикельмон писала тогда: "Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло горестное и глубокое отчаянье..." (Гр. Фикельмон. Дневник. Цитируется по кн. А. Кузнецовой "Моя Мадонна" М. 1983) При Наталье Николаевне безотлучно находились: княгиня Вера Федоровна Вяземская, графиня Юлия Павловна Строганова, подруга, княгиня Екатерина Николаевна Карамзина-Мещерская, сестра Александрина и тетушка, Екатерина Ивановна Загряжская.
Доктора Владимир Иванович Даль, Иван Тимофеевич Спасский, придворный врач доктор Арендт, прибывший по личному распоряжению Императора, ухаживали и за раненным Пушкиным и за нею.
Вот что писал позже князь Вяземский: "Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом печальном приключении: "Для Пушкина жаль, что он не убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его - это счастье, что он остался жив.
Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую Пушкин к ней сохранил".
Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны.
Надобно знать Арендта, его рассеянность и его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления.
Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело". (Из письма Вяземского - Д. Давыдову) Вскоре после трагедии она написала письмо из Полотняного Завода Софье Николаевне Карамзиной: "Я выписала сюда все его сочинения и пыталась их читать, но это все равно, что слышать его голос, а это так тяжело!"

. В 1843 году Наталия Николаевна познакомилась с однополчанином брата Сергея Николаевича Гончарова, Петром Петровичем Ланским. Тот, в 45 лет считал себя убежденным холостяком и вначале бывал у Наталии Николаевны просто, как у приятной знакомой, с удовольствием общался с детьми, привязываясь к теплому семейному дому все больше и больше.
Получив в командование элитный, лейб-гвардии конный полк, стоявший под Петербургом, и большую квартиру, Петр Петрович Ланской сделал предложение вдове Поэта. Свадьба состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где был раскомандирован полк. Император, у которого Ланской, как и полагается, просил разрешения на брак, поздравил жениха с отличным выбором и пожелал быть на свадьбе посаженым отцом. Наталия Николаевна, узнав об этой просьбе, сказала твердо: "Наша свадьба должна быть очень скромной. На ней могут присутствовать только родные и самые близкие друзья. Передайте Императору - пусть он простит меня, иначе не простит меня Бог!" (А.П. Арапова. Воспоминания) Даже со свадебными визитами к друзьям Пушкина - Вяземскому, Плетневу, Виельгорскому она поехала одна, без Петра Петровича. Те должным образом оценили ее высокий такт и деликатность, искренне, от души желая счастья. Сердечные и теплые отношения их с Наталией Николаевной продолжались и дальше.
Кроме Александры, в браке с Ланским у Наталии Николаевны были еще дочери - Елизавета и Софья. В дружной и большой семье воспитывался племянник Ланского Павел, и сын сестры Александра Сергеевича - Левушка, "горячая голова, добрейшее сердце - вылитый Пушкин!" - как говорила Наталия Николаевна. Проводил каникулы и выходные в этом шумном и веселом домашнем пансионе и сын Нащокиных, которого Наталия Николаевна жалела особенно, так как семья его была далеко в Москве. Она писала Ланскому: "Положительно, мое призвание быть директрисой детского приюта: бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет". (Из письма Ланскому. Июнь 1848 года) Она по-прежнему посещала придворные балы и вечера, сопровождала мужа в инспекторских поездках по Вятке и Москве (1854 год). Но всему предпочитала тесный домашний круг, общество родных и детей.
Несмотря на то, что была Наталия Николаевна окружена заботами и привязанностью всей семьи, дети и муж часто замечали, что взгляд ее наполнен какой-то внутренней, сосредоточенной грустью. "Иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое раньше часто принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца" - это откровенное признание сохранилось в одном из писем Наталии Николаевны к Ланскому (в1849 г.)
Что можно добавить к этому? Может быть, лучше промолчать? Первый из этих избранных носил светлое имя - Пушкин и имя это лучезарно отбрасывало тень свою на Нее до самой Ее кончины. Умирая, в лихорадочном забытьи, она шептала побелевшими губами: "Пушкин, Ты будешь жить!" - хотя Пушкина не было рядом уже тридцать три года. Рядом была только его бессмертная тень, тоскующая по душе той, что он любил больше Жизни. Душа эта пришла к нему 26 ноября 1863 года, хмурым осенним утром, провожаемая слезами холодного дождя, переходящего в мелкий снег...
P.S. Прах Наталии Николаевны был погребен на кладбище Александро-Невской Лавры. Выбита на памятнике одна фамилия : "Ланская". Не пора ли добавить вторую? Вернее первую, давшую ей вечную жизнь в истории России?

Всего - 6  лет...